Идеальные лгуньи  - Ребекка Рид

Нэнси ударила ладонью по бледно-голубой стене.

– Устроил представление. Только что. Внизу.

На лице американца обида смешалась с удивлением.

– Я про твое дурацкое «извинись». Что это было? Проклятье, чего ты хотел добиться?

– Он тебе толкнул?

– И что?

– Ему следовало извиниться.

– Ру никогда не извиняется. Он засранец, Бретт. Испорченный, эгоистичный ублюдок, и он не извиняется, он так устроен. Это его фишка. Он мерзкий маленький человечек.

– Но почему ты злишься на меня?

Нэнси присела на край ванны, пытаясь успокоить отчаянно бьющееся сердце.

– Ты меня унизил, – сказала она.

– Унизил? Я тебя защищал, – заявил Бретт.

– Мне не нужна защита.

Ее голос прозвучал громче, чем она хотела. Не намного, но утрата контроля напугала ее. Она встала и сделала шаг назад, пытаясь успокоиться.

Все в порядке. Просто вечеринка и встреча с подругами подействовали на нее сильнее, чем она ожидала. Она позволила себе принять происходящее слишком близко к сердцу. Пришло время остановиться. Она ничего не выиграет, устраивая ссору с Бреттом – ведь он не имеет ни малейшего значения. К тому же он не поймет. Просто она рассердилась на себя, когда упустила шанс остаться наедине с Лилой и Джорджией. Нэнси опасалась, что Джорджия права и с Лилой действительно все очень плохо. Но Бретт не виноват. Ей вообще не следовало привозить его сюда и вовлекать в эту отвратительную историю.

– Извини, – медленно проговорила она. – Я не собиралась на тебя кричать.

Бойфренд улыбнулся, он с легкостью забыл ее резкий выговор.

– Все в порядке.

– Нет, – сказала Нэнси. – Вовсе нет. Правда. Я сожалею.

Она знала, что некоторым людям трудно приносить извинения, когда они считают, что не сделали ничего плохого. На работе ей встречались совершенно взрослые люди, которые отказывались произносить определенные слова, когда они в них «не верили», даже если это позволяло исправить ситуацию и избавиться от проблем. Грейдон их не понимала. Даже в школе, когда других девочек несправедливо в чем-то обвиняли и они отказывались принять вину. Нэнси знала, что искрение извинения позволяют сильно продвинуться вперед, а крики и возмущение, попытки доказать, что ты совершенно ни при чем, не приводят ни к чему хорошему.

– Не стоит, – сказал Бретт. – Если честно, в каком-то смысле я даже рад, что ты на меня накричала.

– Что?

– Я рад, что ты на меня накричала.

– Прекрати, – повторила женщина.

– Нет, правда. Это хорошо, что ты перестала сдерживаться, – продолжал Бретт. – У меня возникает ощущение, что в такие моменты я вижу настоящую Нэнси.

Она опустила голову, позволив волосам закрыть лицо, чтобы выгадать несколько важных мгновений, и вдруг ощутила на коже его взгляд, который показался ей неприятно тяжелым. Нет, невозможно. Он не настолько умен и не может видеть ее насквозь, не должен понимать уловки. Даже если она немного расслабилась и позволила появиться небольшим трещинам в своей броне, она выбрала Бретта именно потому, что он был самым обычным парнем и просто не мог ничего понять.

– Мне правда это нравится, – повторил он.

– Тебе нравится, когда я на тебя кричу? – Грейдон потянулась к его шее, многообещающе улыбаясь.

Быть может, ей следует лечь под него прямо сейчас? Все, что угодно, чтобы отвлечь от ужасной ситуации, от его желания открыть ее тайны и понять вещи, которые ему не нужно понимать и о которых лучше забыть.

Бретт рассмеялся:

– Ладно, мне не нравится, когда ты на меня кричишь, но я хочу знать, когда ты по-настоящему злишься – и тогда ты можешь кричать. Мы ведь будем женаты очень, очень долго. Ты должна уметь быть настоящей рядом со мной.

«Нет, мы не будем, и нет, я не буду настоящей», – подумала Нэнси.

– Ты прав, милый.

Она знала, что не сможет выйти за него замуж. Конечно, нет – он будет бояться ее родителей, а мысль о том, что им придется вместе устраивать вечеринки, вызывала у нее тошноту. Но он начал ей нравиться. Она довольно часто стала взвешивать варианты, при которых этот мужчина мог бы еще некоторое время оставаться при ней. Однако Грейдон знала, что этого нельзя допускать. Она не может заводить щенка, и ей придется вернуть его в приют, где ему самое место.

Но еще не сейчас. Этот вечер должен закончиться, а ей нужно сделать все, что необходимо, с Джорджией и Лилой. Потом они благополучно вернутся в Бостон, где Бретт не сможет соприкасаться с миром, который существует здесь.

Лила

В дверь спальни Нэнси и Джорджии раздался стук, и как раз в тот момент, когда Лила открыла рот, собираясь произнести: «Проваливай!», дверь открылась. В «Фэрбридж-Холле» входить в комнату, не дожидаясь разрешения, считалось одним из самых страшных грехов. Вероятно, причина этого состояла в том, что учащиеся вместе просыпались, вместе ходили на уроки, вместе ели и свободные вечера проводили вместе в общей комнате. Уединение или хотя бы некоторое его подобие было единственным, что делало жизнь терпимой. Без него существование становилось невыносимым.

Найт знала, что все три головы повернулись к входу, словно они были марионетками на одной веревочке.

В спальню шагнула Брандон, и у Лилы отчаянно застучало сердце. От визита новой учительницы не приходилось ждать ничего хорошего. Она уже испортила расселение по комнатам и отменила вечеринку. Что она намерена сделать теперь?

– Телефоны, пожалуйста, леди, – весело сказала она.

В руке Фиби держала широкую плоскую коробку, заполненную плотными конвертами.

Девушки молчали.

– Леди?

Она говорила фальшивым оживленным голосом, явно желая, чтобы они хорошо о ней думали, а еще стремясь показать, что не происходит ничего особенного. Но Лила видела, как ее пальцы сжимают коробку. Брандон было легко быть смелой, когда они находились в классе или рядом с другими учителями. Но сейчас она оказалась на чужой территории. И на этот раз не стала переодеваться в «домашнюю» одежду – видимо, хотела сохранить доспехи. Найт оглядела ее с головы до ног, оценивая детали: розовые туфли-балетки, постыдно похожие на те, что носила Нэнси, плотные брюки и кремовая блузка. Под ними у нее имелось тело – среди прочего, высокая красивая грудь и, хотя одежда почти все скрывала, тонкая талия. Она была молодой. И это казалось в ней самым странным. Кто-то нашел ее в Гугле и выяснил, что ей не больше двадцати шести или двадцати семи лет.

Как могла женщина двадцати шести лет быть такой мерзкой, да еще согласиться жить и работать в «Фэрбридж-Холле», вместо того чтобы поселиться в Лондоне, встречаться с друзьями и ходить на вечеринки? В двадцать шесть надо спать с мужиками, которые могут тебя рассмешить. В двадцать шесть тебе не следует рыскать по женской школе, делая вид, что тебя посещают озарения, а на самом деле издеваясь над подростками, потому что ты росла, не имея привилегий, которые есть у них.